Эндрю Купер всегда жил по чётким правилам: успешная карьера, стабильный брак, дом в престижном районе. Затем всё рухнуло почти одновременно — бракоразводный процесс забрал половину состояния, а слияние компаний оставило его без должности. Счета копились, перспективы таяли. Отчаяние — тихое, ноющее — поселилось в нём, как холод в пустом доме.
Идея пришла не внезапно, а вызревала постепенно, как трещина в стене. Он начал замечать детали: кто из соседей оставляет окно в кабинете приоткрытым после вечернего коктейля, у кого срабатывает сигнализация с десятисекундной задержкой. Его первые «визиты» были больше актом отчаяния, чем продуманным планом. Он брал немного: редкую монету с каминной полки, пару запонок из шкатулки. Не для продажи — эти вещи почти не имели рыночной цены. Скорее, для чего-то другого.
Странное чувство поднималось в нём после каждого такого выхода. Это не была радость или торжество. Скорее — острое, почти болезненное ощущение ясности. Он, лишившийся всего, что определяло его статус, теперь проникал в святилища тех, кто этот статус сохранил. Он видел несовершенства за их идеальными фасадами: неоплаченные счета на столе, те же лекарства от тревоги в аптечке. Отбирая у них безделушку, он будто возвращал себе крупицу контроля. Он не грабил чужих. Он как будто взыскивал долг с мира, который его отверг. И каждый украденный предмет — серебряная ложка, скрипичный ключ на цепочке — был немым свидетельством: их жизнь так же хрупка, как и его. Эта мысль, парадоксально, держала его на плаву.
